ГЧ [Генератор чудес] - Юрий Долгушин

Как ни горек был смысл этой ридановской «операции», на Николая она подействовала, как холодный, отрезвляющий душ.

— Я понял все, — сказал он Ридану, благодарно сжимая его руку. — Вы правы. С этой минуты меняю курс. — Он произнес это, как клятву, и с радостью, ибо уже знал, что следующий шаг его будет к Анне; с кем же еще мог он обдумать, наметить программу этого решающего поворота, и потом — действовать!..

И вот потекли дни новой жизни. От прежней остались только «эфирные вахты», но и они приобрели новое значение: Николай «готовил смену» — тренировал Анатолия Ныркина, передавая ему свой «почерк» работы на ключе.

В своей мастерской-лаборатории Тунгусов не бывал, да там и делать теперь было нечего.

Прежнее увлечение «завоеванием культуры» овладело Николаем с новой силой. Теперь оно стало иным — более организованным, более взрослым. Внутренне освободившись от плена своих научно-технических дел и идей, Николай в разговоре с Анной предстал вдруг перед ней, как человек широких запросов и планов, к выполнению которых только теперь он получил возможность приступить.

Мысли его увлекли Анну. Она почувствовала, что задача самосовершенствования как особая, осознанная задача жизни стоит и перед ней, что самотек, каким до сих пор культура шла к ней, уже не может, да и не должен ее удовлетворять! Надо идти вперед, всегда, неустанно, подниматься все выше… Это необходимо всем… Наташе… Федору…

Вся четверка оказалась вовлеченной в это новое движение — «за высокую культуру». Они составляли списки своих «прорех», подлежащих заполнению в первую очередь: художественной и специальной литературы, тем рефератов и обсуждений, экскурсий, посещений музеев, концертов, лекций и т.д., и т.п. Составляли программы и расписания… Все погрузились в работу, тем более увлекательную, что каждый обретал в ней то, что считал для себя необходимым и интересным. Редкий вечер обходился без совместных выходов в театры, кино, на концерты, или собеседований по разным вопросам. Все что-то записывали, отмечали в заведенных тетрадях, чтобы крепче уложить в памяти приобретенное.

Не забывали и о подготовке к путешествию, покупали понемногу инвентарь, одежду, всякие припасы.

Николай много читал, — основательно и увлеченно, как делал все, за что брался. Большую часть дня он проводил в саду, в беседке, обвитой плющом. Он был на положении больного-выздоравливающего. Профессор даже позаботился о том, чтобы положение это было формально закреплено больничным листом.

Между тем с Риданом происходило что-то странное.

После той «ночи чудес» его обычная веселая экспансивность еще более усилилась, ощущение крупной победы отражалось во всем его поведении. И хотя всякие разговоры о ридановских делах были теперь строго запрещены, девушки в общем понимали, что произошло и почему профессор, приходя домой, так весело острит, напевает, вышучивает их «культурные мероприятия». Они были достаточно осведомлены о ридановских мечтах и надеждах.

Через несколько дней, однако, все это кончилось. Ридан затих, замолк, стал задумываться. С каждым следующим днем он все больше углублялся в себя и мрачнел, будто не находя выхода из каких-то новых серьезных осложнений.

Еще никогда он не работал так напряженно, как теперь. Обычный строгий распорядок дня его был сломан. После общего вечернего чая Ридан уже не отдыхал в семейном кругу в течение часа, как обычно, и не уходил затем к себе в кабинет, чтобы подвести итоги дня, а сразу же стремительно возвращался снова в лабораторию. «Итогам» посвящалось начало ночи, и никто теперь не знал, когда профессор ложится спать.

В восемь утра он всегда уже был на ногах, выпивал свой стакан крепкого чаю, приготовленного тетей Пашей, и исчезал в институтском коридоре. Тут он обычно встречал Тырсу. Медленно, осторожно, стараясь не потревожить животных, тот доставлял к профессорской лаборатории клетки с животными, поднимая их снизу на лифте, и, по обыкновению, что-то бормоча, будто разговаривая со своими питомцами на им одним понятном языке. Может быть это было и так. По крайней мере Ридан утверждал, что животные понимают Тырсу лучше, чем люди.

Сначала профессор устраивал короткое собеседование с сотрудниками. Они обсуждали результаты вчерашней работы, уже обдуманной и оцененной: если нужно — осматривали облученных накануне животных. Уточняли программу исследований на сегодня.

Потом Ридан с одним из главных своих соратников-ассистентов — Иваном Лукичом, худощавым, седым старичком, опытнейшим анатомом и хирургом, или с Викентием Сергеевичем, талантливым физиологом, специалистом по крови и внутренней секреции, уходили в «свинцовую». У входа их уже ждала горка клеток. Здесь же стояли Тырса, облаченный в белый халат, и еще один лаборант. Все исчезали за дверью, открытой и потом вновь защелкнутой профессором.

Там начиналось колдовство, за которым утвердилось удобно-обтекаемое, ридановское название: «физиологическая градуировка генератора». Смысл ее состоял в том, чтобы установить, какие физиологические функции вызывает в организме животного каждая волна «ГЧ».

Круглая шкала, сконструированная Виклингом, обнимала собою весь диапазон биологических микроволн, излучавшихся генератором. Она позволяла разделить этот диапазон на двести тысяч долей, то есть получить двести тысяч разных, точно фиксируемых волн. С точки зрения физиологической это не так уж много: одни большие полушария человеческого мозга заключают в себе миллиарды клеточек — центров нервной деятельности. Правда, они в большинстве случаев сочетаются в группы, объединенные общим родом работы. Это спасало положение, ибо двести тысяч волн представляли собой сложнейшую задачу. Ридан уже рассчитал: чтобы выяснить физиологический смысл каждой волны, ему с одним «ГЧ», даже располагая большим штатом сотрудников-физиологов и сотнями подопытных животных, понадобилось бы не менее шести лет, при восьмичасовом рабочем дне!

Некоторую небольшую часть шкалы Ридан уже «отградуировал» в первые же дни. Ему посчастливилось: среди самых низких частот, с которых он начал свою «градуировку», оказалась целая серия волн, контролировавших основные вегетативные функции — дыхание, работу сердца, сосудов и другие.

Как и следовало ожидать, начало исследования этой невидимой страны было особенно богато новыми интереснейшими наблюдениями. Ридан делал одно открытие за другим.

Прежде всего оказалось, что самые примитивные функции организма соответствуют наиболее низким частотам в диапазоне волн «ГЧ». Похоже было, что развитие функций, их усложнение в процессе эволюции шло параллельно возникновению все более высоких частот в нервной системе. Затем подтвердилось наблюдение, очень испугавшее профессора в ту «ночь чудес»: соответствие между волнами и функциями, установленное для животных одного класса, было негодным для представителей другого. «Неужели, — думал Ридан, — в каждом зоологическом классе назначение частот иное? Если так, то вся эта „градуировка“ на животных окажется бесполезной для главного — для человека!»